№50 Ярмарка, раскинувшаяся по выгону на целую версту, была, как всегда, шумна, бестолкова. Стоял нестройный гомон, ржание ло- шадей, трели детских свистулек, марши и польки гремящих на кару- селях оркестрионов. Говорливая толпа мужиков и баб валом валила с утра до вечера по пыльным, унавоженным переулкам между теле- гами и палатками, лошадьми и коровами, балаганами и съестны- ми, откуда несло вонючим чадом сальных жаровен. Как всегда, была пропасть барышников, придававших страшный азарт всем спо- рам и сделкам; бесконечными вереницами, с гнусавыми напевами тянулись слепые и убогие, нищие и калеки, на костылях и в тележ- ках; медленно двигалась среди толпы гремящая бубенчиками тройка исправников, сдерживаемая кучером в плисовой безрукавке и в ша- почке с павлиньими перьями... Покупателей у Тихона Ильича было много. Подходили сизые цыгане, рыжие польские евреи в паруси- новых балахонах и сбитых сапогах, загорелые мелкопоместные дво- ряне в поддевках и картузах; подходил красавец гусар князь Бахтин с женой в английском костюме, дряхлый севастопольский герой Хво- стов — высокий и костистый, с удивительно крупными чертами тем- ного морщинистого лица, в длинном мундире и обвислых штанах, в сапогах с широкими носками и в большом картузе с желтым околы- шем, из-под которого были начесаны на виски крашеные волосы мертвого бурого цвета... Бахтин откидывался назад, глядя на лошадь, сдержанно улыбался в усы с подусниками, поигрывая ногой в рейту-зе вишневого цвета. Хвостов, дошаркав до лошади, косившей на него огненным глазом, останавливался так, что казалось, что он падает, поднимал костыль и в десятый раз спрашивал глухим, ниче¬го не выражающим голосом: — Сколько просишь? И всем надо было отвечать.