№26 О Диком-Барине стоит поговорить несколько поподробнее. Первое впечатление, которое производил на вас вид этого чело- века, было чувство какой-то грубой, тяжелой, но неотразимой силы. Сложен он был неуклюже, «сбитнем», как говорят у нас, но от него так и несло несокрушимым здоровьем, и — странное дело — его мед- вежеватая фигура не была лишена какой-то своеобразной грации, происходившей, может быть, от совершенно спокойной уверенности 269в собственном могуществе. Трудно было решить с первого раза, к какому сословию принадлежал этот Геркулес. Он не походил ни на дворового, ни на мещанина, ни на обедневшего подьячего, ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе. Никто не знал, откуда он свалился к нам; поговаривали, что происходил он от однодворцев и состоял будто где-то прежде на службе, но ничего положительного об этом не зна- ли, да и от кого было и узнавать, — не от него же самого: не было человека более молчаливого и угрюмого. Также никто не мог поло- жительно сказать, чем он живет. Он никаким ремеслом не занимал- ся, ни к кому не ездил, не знался почти ни с кем, а деньги у него водились, правда, небольшие, но водились. Вел он себя не то что скромно, — в нем вообще не было ничего скромного, — но тихо. Он жил, словно никого вокруг себя не замечал и решительно ни в ком не нуждался. Дикий-Барин (так его прозвали; настоящее же его имя было Перевлесов) пользовался огромным влиянием во всем округе; ему повиновались тотчас и с охотой, хотя он не только не имел никакого права приказывать кому бы то ни стало, но даже сам не изъявлял малейшего притязания на послушание людей, с которыми случайно сталкивался. В этом человеке было много загадочного. Казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что вырвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя, и все, до чего ни коснутся. Я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах. Осо- бенно поражала меня в нем смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства, — смесь, кото- рой я не встречал ни в ком другом.